Архитектура и война нераздельны.

Архитектура — это война. Война — это архитектура.
Я нахожусь в состоянии войны с прошлым и нынешним днем, со всеми формами установленной власти.
Я среди миллионов тех, кто не вписывается ни в какие рамки, кто лишен крова, семьи и веры, своего места, заранее намеченного плана, «священной и родной земли».
Я объявляю войну всем образам и всякому завершенному, всем обстоятельствам, которые оставляли бы меня наедине с моими заблуждениями и моими жалкими страхами.
Я знаю лишь мгновения времени, целые жизни таких мгновений, и бесконечно прочные формы, рождающиеся и тут же «тающие в воздухе».
Я — архитектор, создатель миров, гедонист, поклоняющийся плоти, мелодии, очертаниям на фоне темнеющего неба.
Я не знаю вашего имени. Вы не знаете моего.
Завтра мы вместе будем строить город.

Lebbeus Woods

Эта небольшая книга посвящена жителям Сараево, города, который во время ее написания все еще находился в состоянии начавшейся более четырнадцати месяцев назад страшной бессмысленной осады. Я надеюсь, что те идеи, которые придуманы вдали от этого места, тем не менее, прямо помогут им, и каким-то образом, когда настанет время, способствуют восстановлению города и нормальной в нем жизни.
Горят башни Сараево. Монументы прогрессу и просвещению, воздвигнутые из стали и стекла в эпоху индустриального общества, превратились в обгорелые каркасы — и вместе с ними сгорели все идеи и ценности, которые они воплощали. Небоскребы Сараево стали мишенями для расположенной на прилегающих холмах артиллерии — вместе с минаретами и мечетями, городской библиотекой, корпусами университета, почтой и всеми теми зданиями, которые символизировали разум и веру в гуманную мирную жизнь. Их уже нельзя было спасти после обстрела зажигательными снарядами. Но разрушена оказалась не только городская инфраструктура как таковая — вместе с ней погибла и как таковая ткань смысла. Горящие башни Сараево – это символы конца эпохи разума, если не разума вообще, по ту сторону которого лежит абсолютно лишенное смысла пространство тьмы.
Однако война не ограничивается только этим городом, как и не заканчивается она на Балканах, для которых Сараево когда-то был символом терпения и надежды, а теперь стал символом отчаяния и страха. Вооруженные конфликты в той или иной форме разыгрываются в Азербайджане, Молдавии, Грузии, Афганистане, Кашмире и Шри-Ланке, в Израиле и Ливане, в Анголе и полудюжине других африканских стран, в Северной Ирландии, Перу, Колумбии. В южной части Лос-Анджелеса разгорелось гражданское восстание, которое неожиданно прокатилось через весь город как настоящий шторм, оставляя после себя не только разрушения, но также иллюзии об иммунитете Америки, в отличие от других стран, к насилию. В Германии забрасывают бутылками с горючей смесью дома, где проживают гастарбайтеры, что в свою очередь приводит к беспорядкам, которые лишний раз демонстрируют, насколько хрупким является порядок в одной из самых цивилизованных стран мира. И хотя никто, находясь в здравом уме, не желает подобного, впереди наверняка нас ждет еще очень многое, по мере того как мир как огромная глыба льда постепенно будет оттаивать после холодной войны, разваливаясь на куски вдоль непредсказуемых трещин. И особенно ужасной эта картина выглядит в конце века мировых войн, который вроде как должен был преподать нам урок бессмысленности массового насилия. Но эта вырисовывающаяся картина жестокости обладает, тем не менее, способностью самоисцеления. Только в суровой борьбе можно вернуть надежду на изменение ее трагического рисунка. Только перед лицом безумства сознательного разрушения разум может заново поверить в себя.
Нью-Йорк, 27 июня 1993 года

АРХИТЕКТУРА ПОЗНАНИЯ
Является ли знание, на основе которого люди совершают свои поступки, объективным, относящимся к реальности независимо от субъективного мышления? Да, согласно принципам классической науки: идеализму Платона, дуализму Декарта, механике Ньютона, классической теории причинности Эйнштейна. Такова реальность, в которой силы распределяются иерархично и согласно статичному балансу, который диктует рациональный детерминизм.
Или все-таки знание экзистенциально? Может быть, это знание о мире, в котором существование предшествует сущности, и где оно не может подтверждаться ссылками на независимую от мышления реальность? Так и есть, согласно основоположениям квантовой теории (матричной механики в копенгагенской интерпретации) и кибернетики (рекурсивные и закрытые системы). Это реальность, в которой силы перемещаются внутри сдвигающихся, динамических полей самодетерминации, самоорганизующихся систем, известных как гетерархии – номады и потоки Делеза. Согласно этим принципам, абсолютным и одновременно относительным, категории объективного и субъективного лишаются смысла.
Какие из этих принципов верны? Как мог бы сказать хороший (или лицемерный) классический ученый — те, которые лучше работают. Как мог бы сказать хороший (или лицемерный) экзистенциалист – те, которые подтверждаются практикой.

АРХИТЕКТУРА КАК ВОПЛОЩЕННОЕ ЗНАНИЕ
Архитектура – это синтетическая деятельность, объединяющая множество разных ручейков в единый поток. В классических понятиях, архитектура является общественно-значимым синтезом старых оппозиций: публичного/частного, искусства/науки, капитала/труда. Если обществом управляют институты власти, которые требуют в качестве своего основания нечто внешнее (божественную природу королевской власти или общественный договор), то им соответствует монументальная архитектура, которая воплощает объективный характер знания. Субъективное знание становится уместным только в частной сфере, тем самым находя свое воплощение в уникальных произведениях, которые общество рассматривает в качестве произведений искусства.
Однако когда общество больше не в состоянии определять себя в объективных понятиях классического детерминизма, но только в понятиях постоянно изменяющегося, текучего поля деятельности, тогда архитектура может отказаться от монументализма, поскольку больше не существует иерархии, которую необходимо превозносить, не существует навсегда данной власти или корпуса знаний, внешнего по отношению к человеческой деятельности, которых нужно кодифицировать. В подобном обществе классическое различие между искусством и жизнью исчезает. Жизнь и искусство теперь идут вместе, нераздельно. Архитектура теперь приобретает черты текучести: ткани, сети, матрицы, гетерархии. Обе социальные структуры сегодня сосуществуют – застывшая и текучая, иерархия и гетерархия. Одна работает, а другая подтверждается практикой, все зависит от точки зрения. Для очень многих современников гетерархия представляет лучший шанс для реализации человеческого потенциала. Тогда как для религиозных фундаменталистов верно обратное. Однако существует одно важное различие, а обе точки зрения ни эквивалентны, ни взаимозаменимы. Гетерархия с необходимостью в состоянии быть совместимой с иерархией, тогда как иерархия по необходимости не может быть совместимой с гетерархией и стремится подавить ее любыми средствами, включая преднамеренное насилие и войну.

ВСЕ ИДЕОЛОГИ ЛГУТ
Идеологи обещают свободу, но одновременно заставляют подчиняться устойчивым формам мысли, то есть идеологиям. Идеологии представляют собой системы убеждений, и тем самым не оставляют выбора. Не важно, какого рода эти идеологии, правые или левые, какого государства, веры или национальности. Свобода является не более чем свободой выбирать внутри широкого набора возможностей, которые предоставляет настоящее. Свобода выбора пытается избежать идеологий за счет того, что располагает их в пространстве нескончаемого диалога и принуждения к выбору какой-либо из них. Здесь невозможен выбор не выбирать.
Идеологи утверждают мнения при помощи страха. Свобода выбора, говорят они, приведет к победе сильного над слабым, и (если они честны) то к победе неверующих над верующими, свободных над несвободными. Это победа зла над добром, хаоса над порядком. Свобода выбора, тем не менее, ведет отнюдь не к хаосу, но к новой и более тонкой форме порядка. Сегодня знание связано с возможностью выбора, с ежедневным учетом присутствия других в собственном присутствии. Сегодня не только тотализирующим идеологиям, государствам или этносам дано право определять человека, теперь это право доступно всем и каждому. Хаос является сложной, нелинейной формой порядка, сегодня существуют интеллектуальные инструменты распознавать его и артикулировать. Развитие новых информационных и коммуникативных технологий, которое стало возможным благодаря экзистенциальному знанию, позволило различать новые формы порядка среди того хаоса, который определяет условия существования современного человечества. Теперь есть возможность создавать сложное, текучее и многослойное общество, богатое различиями и предлагающее широкий выбор. Однако в данный момент эти технологии находятся под контролем общественных и частных иерархий, которые используют их как средство осуществления власти над другими, разрушая условия для нового и более гуманного общества. Но однажды все изменится. Фактически, изменения уже начались. Создается новая городская ткань на месте разорванной на части войной ткани старой – непосредственно не давая произрастать иерархиям – именно здесь начинается борьба за воплощение новых, гетерархийных обществ.

СТАРЫЕ ГОРОДА БЫЛИ ГЕТЕРАРХИЯМИ
Состоящие из сложных рядов зданий и открытых пространств, которые многократно переопределяли свое назначение, сотканные многовековыми усилиями поколений в живую ткань значений, старые города пытались преодолеть свою сложность и абсорбировали иерархии для управления собой. Эти иерархии попытались заковать жизнь городов в жесткие структуры, которые не были ранее свойственны городам и не будут им свойственны впредь. Традиционные иерархии приходили и уходили, а города оставались, лишь укрепляясь и становясь еще более сложными для человека. Только с рассветом современной массовой технологической культуры иерархии смогли захватить сложность городского устройства – сначала посредством шантажа ее через масс-медиа, а затем посредством превращения в жертву войны.
Война сравнивает старые города с землей не только в физическом смысле. Она редуцирует их многоуровневую сложность до одномерной таблицы, воплощающей монологичную маниакальную структуру иерархии в ее предельно логичной и ужасной форме: в форме поляризации «все или ничто», которую предлагает радикальная идеология и ее рациональные сверхдетерминации. Старые города теперь уничтожены тем же самым насилием и ради тех же самых старых целей. Но они станут городами новыми или станут моделями для новых городов. Если их восстановят, то на основании какой формы знания это будет возможно? И ради каких – и чьих – целей?

АРГУМЕНТ ПРОТИВ РЕСТАВРАЦИИ
Желание заменить то важное, что было утрачено из-за войны, тем же самым вполне естественно. Всегда хочется верить в восстающую из пепла птицу феникс. Имеющие большое значение гражданские и культурные элементы без сомнения должны восстанавливаться в неповрежденном виде как объекты исторического наследия и как пример цивилизованного подхода к памятникам. Но ни в коем случае не в качестве переутверждения прошлого социального порядка, который привел к войне. Попытка восстановить жизнедеятельность старых городов в их прежнем виде – это безумие, которое не только входит в противоречие с новой реальностью, но также препятствует развитию новых форм городской жизни. Где бы ни пытались восстанавливать разрушенный довоенный порядок городской жизнедеятельности, везде это заканчивается пародией, годной только для того, чтобы водить туристов. Жажда возвращения навсегда утраченного свойственна декадентскому, fin-de-siècle сознанию, которое определяет себя как наследника очевидно более богатой и яркой эпохи. Но город во всем богатстве и сложности своих зданий и улиц, многое переживших и несущих бремя памяти о многих жизнях, не может быть просто так восстановлен. Такие попытки восстановления служат интересам старых иерархий, которые ищут свою последнюю легитимацию в ностальгии и сентиментальности. Подобная демагогическая уловка апеллирует к людям, которые пытаются прийти в себя после трагедии личной и общественной утраты.
Критически важно, чтобы у началу восстановления города появился выбор и новые пути его развития. Поскольку от правительства и коммерческих корпораций не приходится ждать инициативы в учреждении нового и многослойного общества, импульс для его создания должен поступать снизу, со стороны самих людей, которые начинают строительство заново, непосредственно сами и безо всяких санкций на то со стороны какой-либо институциализированной власти. В число этих людей должны входить представители всех социальных групп ради того, чтобы однажды их освобожденная энергия готова была направиться в турбулентный и заново устроенный сложный человеческий поток, поток, который состоял бы из отдельных атомов экзистенции, но не сливающихся в беспорядочное множество.

АРГУМЕНТ ПРОТИВ СТИРАНИЯ
Также естественно желание стереть память о трагедии и утрате, то есть полностью заменить разрушенный войной город на новый, обладающий лучшей городской тканью. Подобную цель ставили перед собой деятели раннего Нового времени, оказавшись перед лицом интеллектуального банкротства разрушенной войной культуры, банкротства, которое последовало вследствие войны, которая, как тогда казалось, завершила все войны. Эти архитекторы-авангардисты развязали свою собственную войну, насильственно обновляя хаотично застроенные старые города и предлагая стереть наиболее морально устаревшие его части ради нового более гуманного города. Их война увенчалась победой после окончания Второй мировой, когда некоторые города уже были частью стерты с лица земли массированными воздушными налетами, а другие требовали крупномасштабной перепланировки.
Но их цель сделать «как лучше» не была достигнута. Модернистская архитектура, как и логический позитивизм, который лег в ее основание, был столь же одномерным и иерархичным, как и городская культура и его ткань, которую она отчаянно старалась стереть. Модернистская архитектура оказалась слишком классичной в обосновывающем ее знании, слишком ограниченной причинно-следственной картиной мира, слишком рабской в своем поклонении машине (и ее детерминизму), чтобы воплотить хаотический дух новой эпохи. Архитектура, связывающая себя тогда и ныне с властью левой или правой идеологии, с модернистскими или постмодернистскими доктринами, пропустила революцию в познании, которая свершилась в первые тридцать лет двадцатого века и продолжается поныне. Стирание старого горда ради строительства лучшего и более гуманного мира на сегодня широко дискредитировало себя, хотя эта идея все еще живет там, где тотализирующие системы мышления и представления о пространстве применяются якобы ради удовлетворения всеобщих интересов. Оно применяется в особенности во время послевоенного кризиса, когда города или их части рассматриваются как tabula rasa для начертания новых планов.

СТРОЙКА НА ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫХ РУИНАХ
Какими бы ни были здания, разрушенные взрывами, бомбардировками, артобстрелами, пожарами или просто от старости, их архитектура обязана вызывать уважение, ведь она воплощает саму историю. Уже разрушенные, эти здания предлагают новые формы мышления, предлагают новое восприятие пространства, что испытывает потенциал человека быть самим собой, оставаться целым и свободным по ту сторону предзаданной тотализующей системы. Новые обитаемые пространства, которые будут создаваться на экзистенциальных руинах войны, не должны служить триумфу разрушения установленного порядка, как и не должны они символизировать его или быть его мемориалом. Скорее они должны с гордостью нести печать всего пережитого и утраченного, как и то, ради чего приносились все эти жертвы. Они создают поверх разрушенных форм старого порядка категории порядка нового, неотъемлемого от наличных условий, в рамках которых экзистенция ощущает свою силу. И, понимая свою уязвимость и принимая поражение, все-таки не отворачивается от необходимости изобретать себя в мысли в первый раз, таким образом обретая ресурсы для постоянного самообновления и восстановления. Таков морально-этический долг экзистенции, и он же должен стать основой нового общества и нового города.

ИЗОБРЕТАТЬ И ВЫБИРАТЬ ФОРМЫ
Разрушение старых городов дезорганизовало формы их пространственного и символического порядка. Поскольку существовавшие формы были насильственно редуцированы до единственной, деградировавшей формы, они не могут быть просто восстановлены или заменены. Ведь под этим деградировавшим слоем городской жизнедеятельности находится другой, более глубинный уровень сложности, который может послужить рождению нового города.
Рваные дыры в стенах и перекрытиях, появившиеся в результате взрывов и пожаров, представляют собой сложные формы и фигуративности, уникальные по происхождению и смыслу. Нет двух одинаковых отверстий, даже если у них много общего, например, они появились в результате непредсказуемых последствий применения сил, высвобождаемых тщательно рассчитанными рисками войны. Они – отправной пункт нового, уникального и творческого образа мышления, образа жизни и способа оформления пространства. Благодаря им может быть заново создано гетерархичное сообщество, в котором будут устранены иерархические причины массового насилия и войн.

ВКРАПЛЕНИЯ
В опустошенном разрушениями пространстве появляются вкрапления новых структур. Появившись, они тем не менее не закрывают проблему, но существуют как пространства в пространствах, не пытаясь помирить старое и новое или навести мост между двумя радиально различными системами пространственного порядка и образа мысли. Эти разрывы может заполнить только время. Новые структуры содержат свободные пространства, формы которых отнюдь не приглашают к оккупации атрибутами старого образа жизни и образа мысли. По факту их трудно занять, они требуют ежедневной изобретательности, чтобы стать обитаемыми. Они не спроектированы, заранее для чего-либо не предназначены, непредсказуемы и ничего не предписывают. Они не занимаются контролем мыслей и поведения людей посредством их типологизации или других обязательных мер, или посредством предложенной идеологии и планов по установлению власти над деятельностью людей во имя принудительного смыслового или материального единства. Скорее они предоставляют насыщенную матрицу новых возможностей, своего рода арматуру для новой полноценной насколько это возможно в настоящее время жизни, жизни экспериментальной. Эти свободные пространства поначалу кажутся бессмысленными и бесполезными. Они приобретают смысл и значение только тогда, когда их заселяют конкретные люди. Разрывается традиционная связь с централизованной властью, с системами управления и принуждения. Люди принимают на себя и бремя, и выгоды самоорганизации. Экзистенция непрерывно начинает заново, переизобретая себя.

КОРОСТА
Первый слой новой конструкции закрывает открытые внутренние пространства или пустоты, защищая ее на время последующих трансформаций. «Короста» странное слово. Наверное, лучше было бы найти более приятную метафору для описания процесса строительства на руинах войны, но другие слова, вероятно, не смогли бы передать характер той работы, которую необходимо проделать, как и ее смысл. Естественные стадии выздоровления могут не быть приятными с точки зрения общепринятых эстетических стандартов, но они прекрасны в экзистенциальном смысле. По мере того как искусство и жизнь становятся единым целым, нужда прятаться будет уменьшаться, пока актуальное состояние не только предстанет в своей красоте и целостности. Всякое сущее требует переозначивания и переоценки своей ценности, поскольку оно, будучи предметом концентрации всех человеческих усилий, претерпевает трансформацию. Архитектуре как самой что ни на есть точной форме самоутверждения разума не пристало бояться союза с тем, что считалось низшей формой проявления человеческого — уродливыми свидетельствами насилия. Архитектура должна научиться трансформировать насилие, даже если насилие знает, как трансформировать архитектуру.

ТВЕРДОЕ И ТЕКУЧЕЕ
В процессе регенерации городской жизни и системы ее воспроизводства после войны отдельные свободные пространства остаются связанными друг с другом посредством оставшейся от старого города сети дорог и кварталов, сколь разрушены они ни были. Гетерархия включает иерархии, так же как мир ортогонального порядка и все его неоплатонические или картезианские предпосылки поглощаются в более свободной геометрии естественных форм, в непредсказуемых геометриях, которыми городские здания обязаны войне, или экзистенциальных геометриях как таковых свободных пространственных структур. Однако переоформление и перезаселение пространства сегодня является лишь только одним из растущего множества наших новых возможностей. Другие возможности обнаруживаются благодаря осязаемому, но, тем не менее, весьма текучему миру электроники и инструментов новой информационной эпохи. Информационный поток между людьми несет на себе ту же печать войны, что и руины старого города: он рационален в своих целях и непредсказуем в последствиях. Новые свободные пространства содержат электронные инструменты, в том числе такие, которые существенно важны для экспериментальной жизни. Они расширяют наши возможности экспериментировать, по-новому мыслить и действовать.

ШРАМ
На более глубоком уровне конструкции смешивается старое и новое, они примиряются друг с другом и объединяются, избегая компромиссов ни ради контекстуального, ни ради других форм единства. Шрам – это знак гордости и чести во имя того, что было утрачено и что было завоевано. Его нельзя стереть, разве что замаскировать косметикой. Он не может стать большим, чем уже есть, он — мутантная ткань, предтеча непредсказуемых регенераций.
Получить шрам значит принять экзистенцию. Выздоровление отнюдь не иллюзорный косметический процесс, но нечто – посредством артикуляции различий – одновременно разделяющее и соединяющее. Новые формы знания, в которых больше ценится конкретное мышление, а не абстракции, предоставляющие власть внешним по отношению к экзистенции силам, управляют сообществом, основанном на различиях между людьми и вещами, а не на сходствах. Город ответственных людей, индивидов, каждый из которых может поведать персональную (и даже глубоко личную) историю, несет на себе уникальные шрамы, а каждая его трансформация рассказывает новую историю. Все чаще это будут истории о поиске и новых открытиях, все дальше и дальше удаляющие нас диктата социальных норм.

КТО НАСЕЛЯЕТ СВОБОДНЫЕ ПРОСТРАНСТВА?
В свободных пространствах живут представители всех социальных классов – любой, у кого есть желание или необходимость изменить формы повседневной жизни от застывших к текучим, от детерминистичных к экзистенциальным. По большей части это будут люди, которые находят старый, иерархичный порядок слишком неудобным, слишком угнетающим, слишком негодным, люди, которые хотят, чтобы их жизнь в большей степени находилась в их руках. Это будут люди кризиса, кризиса знания, кризиса географии, кризиса сознания. Те, кто будет все всегда начинать сначала.

КТО ВЛАДЕЕТ СВОБОДНЫМИ ПРОСТРАНСТВАМИ?
Те, кто присваивает свободные пространства. Те, чья повседневная жизнь придает им все большее значение. Не ошибутся те, кто будет жить в них в соответствии с этикой «выживания наиболее приспособленных», ведь такая этика будет считаться формой товарищества. Те, кто может придумать или создать пространство, разрешают всем свободно пользоваться им. Они сами могут занимать пространство или оставить его для других – они уже получили свою награду. Жить в свободном пространстве также означает постоянно изменять себя. Изъятые, вне зависимости от того, по каким причинам это было сделано, пространства возвращаются в публичное пользование. В этом заключается справедливость и реализм постоянно возобновляемого начала.

КТО ЗАПЛАТИТ ЗА СОЗДАНИЕ СВОБОДНЫХ ПРОСТРАНСТВ?
Банки, безусловно, не станут финансировать свободные пространства, как не станут делать этого ни корпорации, ни правительства или культурные институции — именно под их управлением жилые пространства были сначала везде подчинены, а затем насильственно истощены во имя ложно понятых ценностей единства и безопасности. Деньгами свободные пространства не купить, ведь деньги не нужны тем, кто сознательно сделал себя независимым от источника заработка. Для начала вполне эффективным будет бартер. Запасы спасенного имущества стимулируют находчивость, оригинальное использование материалов и т.п. Возможно, новой валютой станет информация. Оцениваемая в байтах или битах, она станет дороже золота. Свободные пространства финансируются изнутри самих себя, теми, чьи знания и изобретательность, энергия и находчивость всегда питала цивилизацию — однако теперь все это послужит непосредственно самим людям.

НОВАЯ ТКАНЬ
Новые города требуют архитектуру, которая в водовороте постоянно изменяющихся условий, всплывает из никогда не прекращающегося потока и в нем же тонет – архитектуру, которая черпает свою мощь из переплетения смещающихся сил, из импульсов непредсказуемых движений, из изменений сознания, перемены мест, случайных разрывов и связей – архитектуру, которая сопротивляется изменениям, даже если она из них проистекает, которая борется за свою кристаллизацию и способность стоять вечно, даже если она разрушена, а фрагменты ее разбросаны – архитектуру, которая стремится к благородству присутствия, пусть даже зная, что только незавершенное может обладать чертами благородства в мире, где все упаковано, выставлено на прилавок и уже продано – архитектуру, которая стремится к благородному упорству в мире вечной гибели, тем самым придавая ценность каждому мгновению – архитектуру, которая растет, скручиваясь и извиваясь, и неожиданно взлетает, а не измученную, сентиментальную или жалкую, которая холодом своей поверхности препятствует всякому удобству и теплу – архитектуру, которая движется, не важно, быстро или медленно, аккуратно или решительно, сопротивляясь ложной уверенности в устойчивости или своей смерти – архитектуру комфорта, но только для тех, кто его не ищет – цыганскую архитектуру, архитектуру бродяг, для которых нигде нет дома – архитектуру бродячего цирка, которая лишь день простоит, да ночь продержится – архитектуру мигрантов, чующих приближение голода ночи – архитектуру философии вмешательства, чьи формы постоянно изменяются, и чей словарь состоит только из одноразовых слов, которые тут же забываются – архитектуру, которая постоянно скручивается и изгибается в борьбе против силы тяжести, против времени, против, против, против – варварскую архитектуру, грубую и наглую, жизнерадостную и гордую – запутанную архитектуру, перематывающую леса смыслов – архитектуру, пойманную лучом света и выброшенную затем в пространство тьмы – архитектуру, восприимчивую к случайным сдвигам своих нежных форм, и одновременно безразличную к своему разрушению – архитектуру разрушения, но разрушения с глубоким уважением – заброшенную архитектуру, которая настаивает на своей глубинной красоте – покинутую архитектуру, которая не ждет, чтобы ее снова вспомнили, но невозмутимую в своем отстранении – архитектуру, которая передает чувство движения и изменений, резонирующую каждой силе, которая на нее влияет, поскольку она одновременно и сопротивляется и разрешает – архитектуру, которая движется только ради того, чтобы сохранять равновесие – архитектуру, которая оскорбляет политиков, поскольку они не могут сказать, что она принадлежит им – архитектуру, формы и пространства которой являются причиной восстания против них, против мира, в котором они появились – архитектуру, искаженную так, как будто бы так и было построено – архитектуру, построенную так, как будто она не была искажена –

Леббеус ВУДС

Источник: Pamphlet Architecture 15: War and Architecture, 1996

Впервые на русском языке опубликовано в журнале «Записки Тафури №1, 2016

Оставьте комментарий